2011 г.; бумага, акварель; 41х43 (см)

Перекрёсток верящих в любовь

Выставка La Femme. Л.Н. Смирнова на фоне своих работ. 2002 г.	Л.Н. Смирнова с дочерьми. 2004 г.

Летом 2011 года магазин «Книгомир» в связи со своей ликвидацией устроил распродажу книг с 50%-ой скидкой.

До этого, время от времени, мы с мужем заходили в этот магазин «на экскурсию», но книги покупали очень редко, т.к. они стоили нереально дорого, хотя купить хотелось многое.

Скидка дала возможность хотя бы выбрать то, что было необходимо для семейной библиотеки. И вот мы с мужем собрались, наконец, за покупками…

Эта книга почему-то сразу привлекла моё внимание. Помню, я взяла её в руки, посмотрела со всех сторон и прочитала, что эта книга для тех, кто верит в любовь. Книга была романом Исабель Альенде и называлась «Ева Луна».

Сразу возникла ассоциация с чилийским президентом Сальвадором Альенде, погибшим в результате военного переворота в начале 1970-х годов. Я вспомнила, как нас – учащихся школы всех классов, неожиданно собрали на линейку в актовый зал в сентябре 1973 г., и директор школы прерывающимся от волнения голосом сообщил, что в Чили в результате военного переворота к власти пришла военная хунта; что законно избранный президент Сальвадор Альенде убит и что городской стадион превращён в концентрационный лагерь для сторонников президентской власти.

Эта новость так потрясла моё детское воображение тем, что мир, в котором мы живём относительно благополучно в любой момент - очевидно, назначенный свыше - может рухнуть, и тогда воцарится зло, от которого негде будет укрыться.

И потом ещё много лет тема военного переворота в Чили волновала советских граждан и являлась частью нашей политической и интеллектуальной жизни. Можно сказать, что это событие стало частью и моей личной истории…

Но вот фраза «для тех, кто верит в любовь» вряд ли адресована мне, и я поставила книгу на полку.

Придя домой, я долго размышляла над словосочетанием «вера в любовь». Что это? Какая любовь? Почему я не причисляю себя к тем, кто верит в любовь? И почему именно эта фраза так меня зацепила и не отпускает? Почему я считаю, что не верю в любовь, если в основе моего творчества, прежде всего, лежит творческая энергия любви, как высшей силы, «движущей Солнце и светила»?..

И вдруг в моей памяти всплыла реплика, обращённая ко мне во время разговора, тему которого я как-то запамятовала. Но эта фраза отпечаталась в сознании с поразительной ясностью. Я даже вспомнила, что Людмила Николаевна Смирнова сделала смысловую паузу и с особым значением, глядя мне прямо в глаза, произнесла: «А я всё равно верю в любовь!»

В этот момент сквозь меня как бы прошёл электрический разряд, и я невольно вздрогнула.

- Ты не согласна со мной? - спросила она. – Или ты не веришь в любовь?

- Я верю в любовь как в бога, потому что бог и есть любовь, – ответила я. – Для меня она существует независимо от того, с чем я согласна или не согласна, независимо от того, во что я верю или не верю. В моём понимании, любовь – это творческая энергия, а не расхожее слово, которым мы пользуемся к месту или не к месту.

- Мне близка твоя мысль, - ответила она. – Но я верю в любовь женщины к мужчине и мужчины к женщине.

На том наш разговор о любви закончился…

«Боже мой», - подумала я: ««Для тех, кто верит в любовь» - это же своеобразный пароль, ключевая фраза, соединяющая людей. И не есть ли то рука, протянутая из другого мира, как подтверждение истинности нашего прежнего разговора?»

В следующий раз, когда мы отправились за книгами, я купила «Еву Луну». Книга так и осталась стоять на том месте, где я её оставила. И при первой же возможности я прочитала роман.

Оказалось, что Исабель Альенде, действительно, родственница чилийского президента, что я уже знакома с её творчеством через фильм «Дом духов», который, прежде всего, поразил меня «авторским голосом». Этот голос, т.е. мелодия слов, был мне как будто давно знаком. В этих словах мне слышался и голос Жоржи Амаду, и Габриеля Маркеса, но это был женский голос, и слышала я его впервые.

Когда я читала «Еву Луну», перед моим внутренним взором плыла картинка, сначала туманная, состоящая из световых пятен. Потом пятна приобрели более конкретные формы, и на мгновение я увидела то, что стало после «Перекрёстком верящих в любовь». Эта картина, в первую очередь, портрет Людмилы Николаевны Смирновой. Она сыграла ключевую роль в моей жизни.

Я была на распутье, т.е. в метаниях и сомнениях, какой путь в жизни мне выбрать: творческий и неведомый, или обычный, как у сестры или моей матери, как у большинства женщин, знакомых мне. Тогда она явилась как бы из другого мира, овеянная иными ароматами, прекрасная и таинственная, суровая и щедрая. Она распахнула мне двери в свой мир. И я имела возможность увидеть его, почувствовать и понять, что её мир близок мне, что она мне более сестра, чем моя родная, и что у нас общий путь. Я вложила свою руку в её протянутую и смело шагнула за ней в неведомое.

И с того момента начали происходить чудеса: она как страницы книги перелистывала для меня другие измерения.

Людмила Николаевна подарила мне мои же детские откровения, которые забылись, потому что были связаны со смертью отца.

Как-то раз она закончила занятие с нами раньше обычного, отпустила натурщицу и пригласила нас в коридор, т.к. он более всего подходил, чтобы посмотреть её слайды. Наши ребята долго рассуждали и примерялись, где лучше будет видно, и, наконец, она предложила самое парадоксальное решение: «Давайте смотреть на потолке! Я хочу показать вам картины испанского художника Сальвадора Дали. Он сюрреалист, поэтому просмотр на потолке будет самым логичным для его творчества».

Перед моим взором поплыли совершенно необычные картинки, невероятные, т.к. погружали меня в мир снов и неясных видений… И вдруг я ощутила, как будто электрический заряд прошёл сквозь моё тело: я увидела парящего ребёнка, который держал в руке поверхность моря, а под этой поверхностью мирно спала собака.

Я сама ощутила себя этим парящим ребёнком, увидела свою тень на песке, которая плавно перемещалась за мной, увидела перед собой соединение песчаного берега и воды. На дне мне померещилось что-то. И я, совершив в воздухе кульбит, взялась за край воды и уже приподняла её, увидев обнажившиеся влажные камушки, и в этот момент услышала голос отца:

- Марина, что с тобой? – его голос звучал так тревожно, что, совершив обратный кульбит, я с трудом опустилась на песок, почувствовав под собой материальную упругость поверхности земли, и спросила его, как будто только проснувшись:

- С чего ты решил, что со мной что-то произошло?

- Твоя рука дёрнулась в моей, и я перестал ощущать твой вес и плотность, будто в руке моей была пустота.

- А что ты чувствуешь сейчас? – спросила я.

- Сейчас я снова ощущаю твою руку, но что это было?

Я хотела рассказать ему то, что я видела, но в это время отец уже звал мать, которая с сестрой ушли дальше.

Тогда я уже знала, что отец болен. Мы собирались переезжать из Сибири, где жили, поближе к его родине - в Кировскую область. Врачи рекомендовали поменять ему временной и климатический пояс с терапевтическими целями, и перед переездом отец решил показать нам, т.е. своим дочерям, озеро Байкал, вблизи которого мы жили (каких-то 300 км!), т.к. считал преступлением быть рядом и не увидеть этого природного чуда. Мама была иного мнения, но отец сумел настоять на своём – и мы поехали на озеро.

Встали рано утром. Я, как всегда, не выспалась и всю дорогу дремала, а когда приехали на место, увиденное как-то меня не впечатлило, но, чтобы отцу было приятно, мы с сестрой играли у воды, собирали гладкие камушки и строили песочные замки, которые слизывала набегавшая волна.

Потом мы пообедали бутербродами, что собрала мать, и стали собираться в обратный путь. Мы с отцом шли у кромки воды. Я была босиком и ощущала приятную влажность песка. Мимо меня пробежала рыжая собака: её звали другие отдыхающие. Я обернулась назад на звук голоса и в этот момент неожиданно для себя стала подниматься над землёй…

К нам уже спешила недовольная мать. Сестра осталась в отдалении.

- Что у вас случилось?! – спросила мать, приблизившись.

- Пожалуйста, возьми Марину за другую руку. Я боюсь, что она может упасть. Я вижу недалеко поваленный ствол дерева. Нам нужно посидеть. Марине нехорошо, да и мне тоже: я сильно за неё испугался.

- Вечно из-за тебя одни проблемы! – заворчала мать, обращаясь ко мне. – Говорила же я, что не стоит ехать! – это уже было обращено к отцу.

Мы втроём присели на ствол дерева, отшлифованный временем.

- Ты представляешь, - обратился отец к матери, - рука Марины вдруг дёрнулась в моей, и её как бы не стало, но я видел: она шла рядом со мной. Может быть, в этот момент она была как бы в обмороке? Ведь здесь очень яркое солнце, а она мало спала.

- Что с ней может случиться? – ответила мать. – Это тебе стало плохо, а ты вообразил, что плохо ей. Прими лекарство, и поедем домой! Мне всё здесь надоело…

Когда я окончила институт, и мы стали с Людмилой Николаевной полноправными коллегами, я рассказала ей эту историю, и она очень эмоционально восприняла её. «Знаешь, я вдруг почувствовала, что должна непременно показать вашему курсу картины Сальвадора Дали. Хотя с моей стороны, возможно, это была безрассудная смелость по тем временам. Он был моим личным открытием. В читальном зале Суриковского института тогда только что появилась японская книга о нём, и перед отъездом домой после получения диплома, мы с моим приятелем договорились с библиотекарем тайно переснять эту книгу».

Когда я поступила в Суриковский институт, то сразу, как только начались занятия, пришла в читальный зал библиотеки и попросила книгу о Сальвадоре Дали. Библиотечная барышня, удивлённо вскинув бровки, сказала, что такой книги нет, и послала меня поискать в каталоге журнальные публикации. Но я настаивала на своём, т.к. видела слайды, сделанные с этой книги. Из-за стеллажей вышла другая библиотекарша, постарше, и стала прислушиваться к нашему разговору. И вдруг сказала: «А ведь это я помогала Вашей учительнице снимать слайды. Так странно, что Вы только поступили в институт и уже знаете о книге. Многие библиотекари даже не подозревают о её существовании, ведь эта книга в специальном хранении. Наверное, она единственная в Советском Союзе». И мне выдали книгу на 10 минут под наблюдением библиотекаря. И я вновь увидела парящего ребёнка. Было странное чувство, что до меня вот так же держала в руках эту книгу Людмила Николаевна. С тех пор я часто смотрела на парящего ребёнка, если мне эту книгу выдавали.

А Людмиле Николаевне больше всего у Дали нравились портреты-картины, посвящённые Гале. Не берусь утверждать, но, скорее всего, Людмила Николаевна, в какой-то мере, ассоциировала себя с Еленой Дьяконовой – музой Дали, которую он называл Галой. Впрочем, чем-то они были похожи: темноволосые, темноглазые, широкоскулые, с некрупными и невыразительными чертами лица. Но в их гибких фигурах с тонкой талией, в изящных жестах худых, красивой формы, пластичных рук, в гармонии лица и фигуры, манере держаться и двигаться была такая сильная магия для того, кто это видел, что не подчиниться ей не было никакой возможности. И на много лет Людмила Николаевна – Гала – Муза заняли моё воображение.

Сальвадор Дали Галарина 1945 г., холст, масло	Елена Дмитриевна Дьяконова - Гала

«Как Гала» - стало для нас с Людмилой Николаевной общей фразой-паролем. Когда она ставила для нас очередную постановку с обнажённой моделью – естественно, случайной «девушкой», которую смогли найти и уговорить коллективно наши «юноши» - выяснилось, что рисовать её, так сказать, в фас было неловко. Людмила Николаевна решила посадить её к нам спиной, задрапировав табурет и ноги. Поправляя последние складки, она заговорщически посмотрела на меня и сказала: «Ну, чем не Гала?!» И в этой скучной спине после её слов я вдруг увидела пленительные изгибы Галы, и именно эти изгибы возникали под моей рукой на холсте. А Людмила Николаевна, прохаживаясь за моею спиной, с удовлетворением восклицала: «Как Гала!!!»

У Людмилы Николаевны был поразительный дар вдохновлять и воодушевлять. Это явно роднило её с плеядой муз, а ещё у неё было поразительное чувство стиля в одежде. В 1980 году это было небывалым явлением в нашем захолустном городке. А как она умела носить украшения! Её прекрасные руки были унизаны серебряными кольцами, которые подчёркивали приятную смуглость её кожи. На запястьях она носила браслеты. Когда Людмила Николаевна в разговоре жестикулировала, браслеты нежно звенели.

В 2007 году в связи с юбилеем Фриды Кало телеканал History показывал фильм, посвящённый жизни и творчеству художницы. В фильме очевидец рассказывал, что, когда Фрида Кало как-то пришла в театр на оперу Вагнера, её внешний вид и звон её украшений затмили театральное действо и музыку самого Вагнера.

В этот момент мне слышался звон браслетов Людмилы Николаевны, и её облик вставал перед мысленным взором. К тому же, в 1980-х годах она курила, как Фрида, и приходила на занятиях в брюках, что было для нашего города небывалой смелостью. Да, Людмила Николаевна умела ломать стереотипы! Ей всегда хватало смелости быть не такой, как все, быть выше условностей и при этом гордо нести свою прекрасную грациозную голову на длинной тонкой шее.

Людмила Николаевна никогда не производила впечатления одинокой женщины. Всегда самодостаточная, без видимых комплексов – она была для меня совершенно благополучной и гармоничной личностью. О том, что Людмила Николаевна – мать одиночка, я впервые узнала от своей тётушки-художницы. Она тогда жила с отцом Л.Н. Смирновой. Он даже хотел уйти из семьи и жениться на моей тётке, но по документам та состояла в браке, да и квартиру свою завещать ему она не хотела (а ведь Смирнов, действительно, пережил мою тётушку на несколько лет). Придя как-то ко мне, Людмила Николаевна спросила, есть ли у меня фотографии тётушки, т.к. она никогда не видела предмета сильной страсти её отца, от которой её мать заболела раком и жестоко страдала морально. Кажется, я ей показала лишь портрет моей работы, т.к. фотографий под рукой не оказалось.

Мы не так уж часто общались с Людмилой Николаевной из-за обоюдной занятости, а потом она болела, и мне всегда было неловко её тревожить. Раз, она попеняла мне, что я не звоню ей. Я высказала свои опасения, и она сама стала позванивать мне в какие-то очень непростые моменты моей жизни, как будто чувствовала, что мне необходима поддержка. А потом мы стали встречаться на моих выставках, и в этом общении появились её портреты с Галой и Фридой Кало.

Как-то мы встретились с Людмилой Николаевной в Национальной библиотеке им. С.Г. Чавайна и шли вдвоём по коридору: на всех дверях были аккуратные таблички-указатели.

- Посмотри, - сказала она мне. – Всё это работа моего отца.

- Да? – удивилась я. – А моя тётя говорила мне, что все таблички в государственных учреждениях города – её работа.

Я сама была свидетелем, как ловко, быстро и красиво моя тётя писала длиннейшие тексты на траурных лентах без помарок, разметок, можно сказать, единым взмахом кисти. Тётя же мне рассказывала, что научил её работать «по стеклу» отец Людмилы Николаевны, а потом, когда она переняла его мастерство, он брал заказы, а исполняла она. Заработанные таким образом деньги приходилось делить поровну, что её не устраивало, и этот факт послужил поводом для разрыва их отношений. И Смирнов вернулся в семью…

Когда в 1987 году я появилась в училище в качестве преподавателя, Людмила Николаевна ласково встретила меня. Её очень умилил мой животик, в котором подрастал будущий сын. При случае, она нежно поглаживала мой живот, а потом как-то сказала: «Я так завидую тебе, что ты скоро станешь матерью! О, я тоже хочу снова испытать счастье материнства». Я подумала, что это просто вежливые слова, уместные в данном случае, но через год я неожиданно встретила её в городе тоже с животиком. Признаться, я крайне удивилась, ведь у Людмилы Николаевны была уже дочь Люба. Она заметила моё удивление и сказала, что это я вдохновила её своим видом и что наш прежний разговор был совершенно всерьёз. Скоро появилась на свет Лиза.

После родов Людмила Николаевна стала болеть, и в мае 1990 года меня пригласили навестить её в онкологическом отделении Республиканской больницы. Тогда уже шептались в училище, что, возможно, Людмиле Николаевне осталось недолго жить. Однако мы застали её в палате спокойно и увлечённо рисующей вид из окна шариковой ручкой. Это была её излюбленная техника, и Людмиле Николаевне удавалось добиться в ней поразительных эффектов: глубины пространства и воздушности, мерцания света и дыхания жизни. А главное, ей удавалось в эти рисунки заключить свою любовь и восхищение увиденным.

После лечения она изредка приходила в училище, где была её мастерская, которую мы с нею делили. Таким образом, я много времени проводила в окружении её работ, висящих на стенах. Здесь же появились мои первые самостоятельные картинки.

Эта мастерская находилась и находится на Коммунистической улице (ныне - Кремлёвская), а напротив неё был книжный магазин «Знание». Я часто покупала там книги для маленького сына и для себя.

Как-то я зашла в магазин и была поражена тем, что все продавцы держали в руках одинаковые книги и, казалось, были совершенно поглощены чтением. И даже кассир читала ту же книгу. Это была «Жизнь после смерти» Моуди, впервые вышедшая в СССР.

Кассир продала мне свой экземпляр, т.к. то, что было ей интересно, она уже прочитала, а покупать такую дорогую книгу для себя не хотела. В мастерской я начала читать «Жизнь после смерти». У меня был некоторый личный опыт, и я хотела соотнести его с другим. Первый день я не отрывалась от книги, а потом поставила её на полку и задавалась вопросом: зачем она мне? Как-то пришла Людмила Николаевна и стала рассказывать, что в институте по рукам ходила машинописная копия книги Моуди «Жизнь после смерти». Ей удалось прочитать несколько глав – и «книгу» у неё забрали. До сих пор она жалела, что не дочитала до конца. А недавно ещё более расстроилась, узнав, что эта книга продавалась в «Знании», но она не успела её купить.

С видом волшебника я извлекла «Жизнь после смерти» с полки и вручила её Людмиле Николаевне с невероятным облегчением, осознавая, что книга была куплена не зря и что нашёлся человек, которому она была предназначена.

Людмила Николаевна умерла 06.04.2011. Мне сказал об этом муж, когда мы с сыном по случаю зашли к нему на работу в ДОСААФ. Сын побоялся сам сообщить мне об этом, но сначала года я уже мысленно была готова услышать эту новость. К тому же, наши отношения с Людмилой Николаевной давно вышли из сферы земного притяжения и перешли на чисто духовный уровень. К этому моменту, изречение, что «Бог не есть Бог мёртвых, но живых, ибо для него все живы», стало для меня примиряющим с реальностью. Когда же мы с мужем вышли из здания ДОСААФ на заднее крыльцо, вдруг зазвонили колокола Вознесенского собора, созывая прихожан на службу в честь праздника Благовещения…

Когда Людмила Николаевна увидела моё «Благовещение» на выставке, то, отведя меня в сторону, прошептала на ухо: «Извини, может быть, я скажу глупость, но мне кажется, тебе нужно съездить на твою историческую родину». Она имела в виду Израиль. Далее меня отвлекли, и я так и не успела сказать ей, что Дева Мария, которую я рисовала со своей племянницы, и архангел Гавриил, для которого позировала её племянница, изображены на фоне пейзажей озера Байкал, а это и есть моя родина, ибо именно там я второй раз родилась уже как художник…

Когда последний раз она позвонила мне, то спросила: «Что ты читаешь?» Не помню, что я ответила Людмиле Николаевне, она же с восторгом сообщила: «Я перечитываю сейчас Гоголя. Боже, какая прелесть!!! Забываешь обо всём: есть только автор и созданный им мир. Знаешь, я почему-то думаю, что тебе нужно перечитать Гоголя, ведь это же твоя тема». Я ответила, что знаю это, но пока ещё не доросла до Гоголя.

Я не успела показать Людмиле Николаевне портрет Гоголя своей работы, боясь её побеспокоить, но почему-то уверена, что она знала и знает об этом. И этот портрет нас тоже связывает…

Как только Людмила Николаевна стала работать в училище, в её мастерской появилась странная картина, которая оказывала на меня гипнотическое воздействие: все мои чувства и мысли отключались, и я превращалась в созерцание, а конкретнее, в один большой глаз. Да была ли это картина? На стене висел небольшого формата эстамп, выполненный в литографии: из дерева оливы с мучительной болью рождалась в мир женщина. Лицо её было искаженно криком, но вряд ли кто-то слышал его или мог помочь. А может быть, женщина становилась деревом? Или дерево являло кому-то свою женскую суть?

Андреа Мантенья Триумф Добродетели 1502 г.	Андреа Мантенья Триумф Добродетели. Фрагмент.	Андреа Мантенья Два святых семейства

Картина рождала одни вопросы, но никто не мог на них ответить, и я это понимала. Однажды, уже в 1990-х годах, когда Людмила Николаевна вновь посетила мастерскую, я стала расспрашивать её о той литографии. «А, это копия с картины Андреа Мантеньи», - был её ответ. Больше она ничего не сказала, и тема была закрыта.

Несколько лет назад я проснулась, повторяя имя Андреа, услышанное во сне. В памяти осталось ощущение, что сон был «тёмный». Тёмный потому, что были книги в тёмных переплётах, тёмные купы деревьев, тёмное небо, хотя не скажу, что это были сумерки или ночь. И на всём этом тёмном фоне вдруг промелькнуло светлое пятно – чей-то лик. Почему я связала этот сон с Людмилой Николаевной – мне и самой непонятно. Однако в тот же день я решилась ей позвонить, и, как могла, пересказала ей то, что видела.

- А не кажется ли Вам, - спросила я. - что Андреа – это имя художника Мантеньи? И я видела во сне Ваш будущий портрет?

- Возможно, - ответила она. – Я ведь на третьем курсе в институте делала копию с фрагмента его картины «Триумф Добродетели». Меня он так поразил, что я решила для себя скопировать.

И тут, решив, что наступил удобный случай, я рассказала ей о том, как меня впечатлила эта литография ещё в училище, как я находила множество предлогов, чтобы лишний раз заглянуть в её мастерскую и снова увидеть эту картину. Для неё это было полной неожиданностью. Некоторое время Людмила Николаевна молчала, а потом сказала: «А что ты мне сразу не сказала об этом? Я бы тут же тебе её подарила. Хорошо, что пока не поздно». И мы договорились, когда она придёт ко мне в гости.

Людмила Николаевна пришла ко мне с Лизой, и состоялся акт дарения…

В тот же день картина висела у меня на стене, а я стала рисовать, как оказалось потом, последний прижизненный портрет Людмилы Николаевны (Портрет Людмилы Смирновой в шафрановом тюрбане Богоматери Андреа Мантеньи, 2009 г.).

Поспехова М.А. Портрет Людмилы Смирновой в шафрановом тюрбане Богоматери Андреа Мантеньи 2009 г.; бумага, акварель, 38х28 (см)

А ещё она мне подарила ангела. Она сплела его крючком из лыка. Когда она передала его мне из руки в руку, то сказала: «Это мой второй ангел: первого я подарила Любе, когда она уезжала из дома, а этого я сплела специально для тебя. Вряд ли когда-нибудь кому-нибудь я захочу подарить ещё своего ангела».

На последнем портрете я изобразила Людмилу Николаевну в шафрановом тюрбане богоматери с картины Андреа Мантеньи «Два святых семейства», и это не случайно. В моём представлении Людмила Николаевна была идеальной матерью, и я часто училась у неё материнству. Дети поглощали её полностью, они расширяли её мир и позволяли многое увидеть по-новому. Она была для них одновременно и матерью, и сестрой, и подругой, и старшим товарищем. Родить детей без мужа – был её осознанный выбор, и она не просто родила, но и вырастила, воспитала, дала образование двоим дочерям без надежды на чью-либо поддержку и помощь. И это в непростые 1990-е годы, когда и у здоровых, имеющих работу людей опускались руки. А она уже тогда не имела права работать по болезни. При этом она ещё умудрялась показывать дочерям мир: они путешествовали по России, и она всерьёз мечтала показать им «заграницу»…

Очевидно, вольно или невольно я старалась во всём подражать Людмиле Николаевне. И как-то раз её бывший ученик принял меня за неё, хотя, как мне кажется, мы с ней не похожи, но это кажется мне. Если объективно, мы обе родились с ней 17 числа, только она - в мае 1949, а я – в июле 1962. Люди, рождённые под знаком одного числа, конечно, имеют много общего. А наше число – особое: оно делает нас роковыми женщинами. Мы, действительно, являлись друг для друга неким роком. И наши судьбы так тесно переплелись, что, рассказывая о ней, я невольно рассказываю и о себе, и о своём творчестве, и о своих картинах.

Я начала свой рассказ о картине «Перекрёсток верящих в любовь» с «литературного портрета» Людмилы Николаевны Смирновой и истории наших с ней отношений, потому что всё это является содержанием этой картины.

Людмила Николаевна идёт по Советской улице нашего города. Когда-то я жила на ней, там же жила её двоюродная сестра; многие наши разговоры касались советского строя, тем более, что мама Людмилы Николаевны была убеждённой коммунисткой и работала чиновником в государственных учреждениях. Действие происходит летом 2011 года, т.е. Людмила Николаевна уже не в реальном мире.

Образ нашей реальности – это портрет чилийской писательницы, по-своему легендарной личности и красивого человека Исабель Альенде с её романом «Ева Луна», признанным лучшей книгой 1988 года от Library Journal. Исабель Альенде изображена посредине Кремлёвской улицы (бывшей Коммунистической). Справа – Марийское книжное издательство, знаменитое тем, что на заре перестройки одним из первых в СССР выпустило роман Маркеса «Сто лет одиночества», а слева – Музей истории ГУЛага, который размещается в здании, где в 1930-х гг. находился НКВД, но этого здания в картине нет, потому что его закрывает крыльями и своей тенью приземляющийся обнажённый ангел. У меня ангел - дева, и является символом мира творчества, воспоминаний и воображения. Ангел утомлён. Вероятно, он устал от страданий: реальный мир несовершенен, ежедневно люди совершают зло, которое умножается и заполняет собой жизненное пространство, вытесняя их самих. И, как бы ни старался ангел, не в его силах изменить ход событий. Над ним пролетает в неизвестность пассажирский самолёт. Это тот самый самолёт, в результате аварии которого погибла Ярославская хоккейная команда «Локомотив». Эту картину я рисовала в августе 2011 года. Изначально, никакого самолёта там не было. Он появился неожиданно, а потом произошла трагедия. Осознанно или случайно, но первыми, как правило, погибают мужчины, а женщинам остаётся только оплакивать утрату.

Способна ли любовь уравновесить зло? Способна ли уменьшить трагичность жизни? Вероятно, это вопрос веры. Если ты веришь в любовь, то, несомненно, да.

P.S.

Именно 02 августа 2011 года у меня возникла потребность поискать фотографии Исабель Альенде в интернете для «Перекрёстка верящих в любовь». Трода же я узнала, что 02 августа является Днём рождения ьИсабель Альенде. В это совпадении было что-то неслучайное. Я сказала мужу, что если в следующем году «картинка» будет готова, то хотелось бы поздравить Исабель Альенде с Днём рождения.

В этом году я напомнила своим мужчинам о своём желании. И оно было исполнено.

Марина Поспехова

 «Этот портрет из России с любовью! С Днём рождения, Исабель!

Портрет называется «Перекрёсток верящих в любовь». Бумага, акварель, 41х43 (см), 2011 г.

С уважением,

Марина Поспехова, художник»

Исабель Альенде

 «Дорогая Марина!

Большое Вам спасибо, что Вы помните про мой День рождения и за прекрасный портрет.

С наилучшими пожеланиями из дома духов в Калифорнии

Исабель Альенде»

Пока я не знаю, какой символ заключён в этом вежливом «рукопожатии», но, как бы то ни было, это уже другая история или картина.

Альбом "Перекрёстка верящих в любовь"

	Музы, или «Глаз времени»   2003 г. бумага, акварель, цветные карандаши; 39,5х38,8 (см)   Первый портрет Людмилы Николаевны Смирновой
	Среди волн   2005 г. бумага, акварель, цветной карандаш, перо; 31х30 (см)   Портрет Лизы Смирновой - младшей дочери Л.Н. Смирновой
	Ночь в городе (Дракон)   2005 г. бумага, акварель, цветные карандаши; 41х41 (см)   Портрет Любы Смирновой - старшей дочери Л.Н. Смирновой
	Мгновения вечности (Фрида и Людмила Смирнова)   2006 г. бумага, акварель, цветные карандаши; 37,5х48,5(см)   Портрет Л.Н. Смирновой
	Портрет Людмилы Смирновой в шафрановом тюрбане Богоматери Андреа Мантеньи   2009 г. бумага, акварель; 38х28 (см)
	Портрет Николая Васильевича Гоголя   2010 г. бумага, акварель, акварельные карандаши; 38х41 (см)
	Перекрёсток верящих в любовь   2011 г. бумага, акварель; 41х43 (см)
	Парящий ребёнок   2011 г. бумага, акварель; 42х42 (см)
	Между небом и землёй   2012 г. бумага, акварель, акварельные карандаши; 29,5х40 (см)