Два Адама
2008 г.;
бумага, акварель;
38,5х48,5 (см)
|
|
Два Адама
2008 г.; бумага, акварель; 38,5х48,5 (см) |
Особенность моего творчества состоит в том, что меня не столько интересует каждый человек сам по себе, сколько его тождественность или приближающееся сходство с кем-то из ранее живших людей, в последствии ставших своеобразными мифами, или художественными образами, созданными по прихоти авторов, а потом плавно перешедшими в разряд мифов. Мне кажется, что миф – это наиболее универсальная форма человеческого мышления, способная создавать устойчивые образы, которые в последствии продуцируют себе подобные истории. Таким образом, объединяя людей и созидая устойчивые логические связи, миф одновременно объясняет человеку смысл его существования, необходимость определённых духовных поисков и конечность его жизни в бесконечных повторениях истории.
В пояснение своих рассуждений я приведу конкретный пример и постараюсь как можно очевиднее раскрыть логическую связь между словом – мифом – реальностью.
Мой отец умер молодым. В подобных случаях меня мало интересуют медицинские объяснения, т.к. они лишь подтверждают факт смерти и не более того. Но то, что земная жизнь человека прервалась ясно и без этих уточнений. Возможно, медицинские формулировки важны близким людям как некое утешение в горе. Для меня ясно одно – человек выполнил свою миссию на земле, что, в сущности, часто равнозначно нежеланию жить.
Для каждого мужчины важно обрести свою второю половину – женщину, подобную ему и созданную по его «мерке». И это основной миф человеческого бытия – «Адам и Ева». Несоответствие «второй половины» лишает мужчину равновесия в жизни и, как следствие, приводит к полному разочарованию и нежеланию жить в том случае, если поиски идеальной женщины становятся основным смыслом существования этого мужчины. И ещё большая проблема – если свою любимую или кажущуюся таковой близкую женщину мужчина желает приблизить, вопреки реальности, к своему идеалу. Следуя инстинкту самосохранения, ему бы нужно принять свою женщину такой, какая она есть, или переключиться на поиски нового идеала, - но это уже другой миф. А миф «Адам и Ева» жёстко ограничен рамками: рядом с мужчиной должна быть женщина, созданная по образу и подобию его, т.е. в полном соответствии. Развитие сюжета тоже запрограммировано: обретение идеала – грехопадение – многотрудная жизнь в поисках и лишениях.
Кульминация сюжета – грехопадение, причём не сам факт (он, как всегда, банален), а осознание выбора. Живя в раю, человек был счастлив и, потому, бездумен. Змей зародил в нём мысль, что человек может наравне с Богом принимать решения, т.е. делать выбор. И это одна из вечных тем искусства.
Так возникла мысль нарисовать мифическую историю моего отца. Но у меня не было фотографий, которые помогли бы мне осуществить мой замысел.
К этому времени мой племянник, Вадим Разумов, успел войти в «возраст Адама» и жениться. И он, и его жена очень напоминали мне внешне моих молодых родителей и потому стали Адамом и Евой. Уже в моём вновь сотворённом мифе.
|
Мои родители - Александр и Евдокия Безденежных, 1964 г., с. Челутай |
 |
 |
Вадим и Надежда Разумовы, 2000 г., г. Йошкар-Ола |
Эта картина дала название выставке и стала её смысловой кульминацией. Выставка была посвящена моим родителям и подарена маме в день её семидесятилетия. Выставка-подарок была задумана мной как свидетельство факта, (конечно же, для мамы, я не нуждаюсь ни в каких подтверждениях, т.к. знаю это наверняка) что мой отец и после смерти всегда присутствует в нашей жизни.
Отец высоко ценил русскую поэзию. Но, более всего, Александра Блока. Поэтому свои картины мне захотелось сопроводить поэтическими образами Серебряного века. Так, в поисках «эпиграфов», для себя я открыла, что постоянный интерес к мифу «Адам и Ева» испытывал более всех Николай Степанович Гумилёв, а считается, что тот, кто ищет, тождественен предмету своих поисков. В его творчестве тема этого мифа последовательно разрабатывается в стихах «Адам» - «Сон Адама» - «Два Адама». От мифа к его творческому осмыслению и развитию до выхода в реальность.
Вадим был на открытии выставки. В первый и последний раз в его жизни. Стихи, сопровождавшие его изображение в качестве Адама, потрясли его до слёз. Очевидно, в тот момент он понял, что «Адам и Ева» - это не только миф моего отца, но и его миф.
 |
Адам
Адам, униженный Адам, Твой бледен лик и взор твой бешен, Скорбишь ли ты по тем плодам, Что ты срывал, ещё безгрешен?
Скорбишь ли ты о той поре, Когда ещё ребёнок-дева, В душистый полдень на горе Перед тобой плясала Ева?
Теперь ты знаешь тяжкий труд И дуновенье смерти грозной, Ты знаешь бешенство минут, Припоминая слово – «поздно».
И боль жестокую, и стыд, Неутолимый и бесстрастный, Который медленно томит, Который мучит сладострастно.
Ты был в раю, но ты был царь, И честь была тебе порукой, За счастье, вспыхнувшее встарь, Надменный втрое платит мукой.
За то, что не был ты как труп, Горел, искал и был обманут, В высоком небе хоры труб Тебе греметь не перестанут.
В суровой доле будь упрям, Будь хмурым, бедным и согбенным, Но не скорби по тем плодам, Неискуплённым и презренным.
|
|
Адам и Ева 2000 г.; бумага, цветные карандаши; 48х48,5 (см) |
Н.С. Гумилёв |
|
Сон Адама
От плясок и песен усталый Адам Заснул, неразумный, у Древа Познанья. Над ним ослепительных звёзд трепетанья, Лиловые тени скользят по лугам, И дух его сонный летит над лугами, Внезапно застигнут зловещими снами.
Он видит пылающий ангельский меч, Что жалит нещадно его и подругу И гонит из рая в суровую вьюгу, Где нечем прикрыть им ни бёдер, ни плеч… Как звери, должны они строить жилище, Пращой и дубиной искать себе пищи.
Обитель труда и болезней… Но здесь Впервые постиг он с подругой единство. Подруге – блаженство и боль материнства И заступ – ему, чтобы вскапывать весь. Служеньем Иному прекрасны и грубы, Нахмурены брови и стиснуты губы.
Вот новые люди… Очерчен их рот, Их взоры не блещут, и смех их случаен. За вепрями сильный охотится Каин, И Авель сбирает маслины и мёд. Но воле не служат они патриаршей: Пал младший и в ужасе кроется старший.
И многое видит смущённый Адам: Он тонет душою в распутстве и неге. Он ищет спасенья в надёжном ковчеге И строится снова, суров и упрям, Медлительный пахарь, и воин, и всадник… Но Бог охраняет его виноградник.
На бурный поток наложил он узду, Бессонною мыслью постиг равновесье, Как ястреб, врезается он в поднебесье, У костной земли отнимает руду. Покорны и тихи, хранят ему книги Напевы поэтов и тайны религий.
И в ночь волхвований на пышные мхи К нему для объятий нисходят сильфиды, К услугам его, отомщать за обиды, И звёздные духи, и духи стихий, И к солнечным скалам из грозной пучины Влекут его чёлн голубые дельфины.
Он любит забавы опасной игры – Искать в океанах безвестные страны, Ступать безрассудно на волчьи поляны И видеть равнину с высокой горы, Где с узких тропинок срываются козы И душные, красные клонятся розы.
Он любит и скрежет стального резца, Дробящего глыбистый мрамор для статуй, И девственный холод зари розоватой, И нежный овал молодого лица, - Когда на холсте под ударами кисти Ложатся они и светлей и лучистей.
|
Устанет – и к небу возводит свой взор, Слепой и кощунственный взор человека: Там, Богом раскинут от века до века, Мерцает над ним многозвёздный шатёр. Святыми ночами, спокойный и строгий, Он клонит колена и грезит о Боге.
Он новые мысли, как светлых гостей, Всегда ожидает из розовой дали, А с ними, как новые звёзды, печали Ещё неизведанных дум и страстей, Провалы в мечтаниях и ужас в искусстве, Чтоб сердце болело от тяжких предчувствий.
И кроткая Ева, игрушка богов, Когда-то ребёнок, когда-то зарница, Теперь для него молодая тигрица, В зловещем мерцанье её жемчугов, Предвестница бури, и крови, и страсти, И радостей злобных, и хмурых несчастий.
Так золото манит и радует взгляд, Но в золоте тёмные силы таятся, Они управляют рукой святотатца И в братские кубки вливают свой яд. Не в силах насытить, смеются и сучат, И стоном и крикам неистовым учат.
Он борется с нею. Коварный, как змей, Её он опутал сетями соблазна. Вот Ева – блудница, лепечет бессвязно, Вот Ева – святая, с печалью очей. То лунная дева, то дева земная, Но вечно и всюду чужая, чужая.
И он наконец беспредельно устал, Устал и смеяться и плакать без цели; Как лебеди, стаи веков пролетели, Играли и пели, он их не слыхал; Спокойный и строгий, на мраморных скалах, Он молится Смерти, богине усталых:
«Узнай, Благодатная, волю мою: На степи земные, на море земное, На скорбное сердце моё заревое Пролей смертоносную влагу свою. Довольно бороться с безумьем и страхом. Рождённый из праха, да буду я прахом!»
И, медленно рея багровым хвостом, Помчалась к земле голубая комета. И страшно Адаму, и больно от света, И рвёт ему мозг нескончаемый гром. Вот огненный смерч перед ним закрутился, Он дрогнул и крикнул… и вдруг пробудился.
Направо – сверкает и пенится Тигр, Налево – зелёные воды Евфрата, Долина серебряным блеском объята, Тенистые отмели манят для игр, И Ева кричит из весеннего сада: «Ты спал и проснулся… Я рада, я рада!»
Н.С. Гумилёв |
21 октября 2007 года Вадима не стало. Ему было всего 32 года. По странному стечению обстоятельств, мой отец умер тоже в октябре – 19 числа (в 1969 году).
Для нас с мамой внезапная смерть Вадима стала продолжением нашего прежнего горя.
Моя «поминальная молитва» Вадиму – картина «Два Адама» и стихи Николая Гумилёва.
|
|
Два Адама 2008 г.; бумага, акварель; 38,5х48,5 (см)
|
|
Два Адама
Мне странно сочетанье слов – «я сам», Есть внешний, есть и внутренний Адам.
Стихи слагая о любви нездешней, За женщиной ухаживает внешний.
А внутренний, как враг, следит за ним, Унылой злобою всегда томим.
И если внешний хитрыми речами, Улыбкой нежной, нежными очами
Сумеет женщину приворожить, То внутренний кричит: «Тому не быть!
Не знаешь разве ты, как небо сине, Как веселы широкие пустыни
И что другая, дивно полюбя, На ангельских тропинках ждёт тебя?»
Но если внешнего напрасны речи И женщина с ним избегает встречи,
Не хочет ни стихов его, ни глаз – В безумье внутренний: «Ведь в первый раз
Мы повстречали ту, что нас обоих В небесных приютила бы покоях.
Ах ты ворона!» так среди равнин Бредут, бранясь, Пьеро и Арлекин.
Н.С. Гумилёв
|
Лес
В том лесу белесоватые стволы Выступали неожиданно из мглы.
Из земли за корнем корень выходил, Точно руки обитателей могил.
Под покровом ярко-огненной листвы Великаны жили, карлики и львы,
И следы в песке видали рыбаки Шестипалой человеческой руки.
Никогда сюда тропа не завела Пэра Франции иль Круглого Стола,
И разбойник не гнездился здесь в кустах, И пещерки не выкапывал монах.
Только раз отсюда в вечер грозовой Вышла женщина с кошачьей головой,
Но в короне из литого серебра, И вздыхала и стонала до утра,
И скончалась тихой смертью на заре, Перед тем как дал причастье ей кюре.
Это было, это было в те года, От которых не осталось и следа,
Это было, это было в той стране, О которой не загрезишь и во сне.
Я придумал это, глядя на твои Косы – кольца огневеющей змеи,
На твои зеленоватые глаза, Как персидская больная бирюза.
Может быть, тот лес – душа твоя, Может быть, тот лес – любовь моя,
Или, может быть, когда умрём, Мы в тот лес направимся вдвоём.
Н.С. Гумилёв |
|
© М.А. Поспехова, 2001-2008 гг. e-mail: MarinaPospekhova@yandex.ru |
Сайт сделал И.А. Поспехов, 2007-2008 гг. |
